Его знает весь Коми-Пермяцкий округ. Когда он выходит на сцену в спектакле «Гузи да Мези», зал взрывается смехом — этот искромётный народный юмор публика любит уже четверть века. Анатолий Радостев — не просто актёр Коми-Пермяцкого театра (и заслуженный артист России), а настоящий хранитель языка и традиций. Как деревенский хулиган стал народным любимцем, почему коми-пермяцкий язык — это «как мама», что значит быть счастливым в 70 лет?
Рецепт народного смеха
Марина Сизова, АиФ-Прикамье: Анатолий Иванович, история о том, как старик Гузи и его жена Мези спорят, кому мыть посуду, заставляет зрителя хохотать до слёз. В чём секрет успеха?
Анатолий Радостев: Это же побасенки и поговорки, которые собирал в народе наш коми-пермяцкий писатель Василий Климов.
Когда я читал, думал: «Да это же точь-в-точь наши старики из моей родной деревни!» Я их просто нанизал, как бусы на нитку, и написал пьесу.
Коми-пермяки — народ трудолюбивый, но есть среди них и ленивые настолько, что им и слово вымолвить лень! Этот спектакль про них.
Перед премьерой боялся — вдруг зритель не поймёт? Но с первых минут зал хохотал! Даже актёры за кулисами тряслись от смеха.
Уже четверть века играем вместе с Василием Макатерским, он — Гузи, я — Мези. А люди всё так же смеются. Даже вторая часть сделана, хоть она и послабее первой, но зал всё равно полон. Это ведь не просто смех — через него язык живёт.
— Дружите с Гузи (Василием Макатерским) вне сцены?
— Ездим за брусникой, грибами в Кочёвский округ, за п. Силайку. Какие красивые там места! Рыбачим, ночуем у костра… И ни слова о театре! Для нас это отдушина.
«В углу я и вырос»
— Вы с детства мечтали о сцене?
— Никогда! В нашей деревне Мальцева даже слова такого не знали — «актёр». Меня часто в угол ставили — хулиганистый был. После школы мы гоняли в кино за пятачок, в лесу в войнушку играли. В школе сценки, бывало, ставили. Нас заставляли участвовать в самодеятельности: давали роли, учили тексты. Я был такой же, как все. Учился кое-как, математику терпеть не мог: синусы, косинусы — до сих пор думаю, зачем они мне, ни разу в жизни не пригодились. А вот коми-пермяцкий язык давался легко. Четвёрки и пятёрки были по гуманитарным предметам.
— Как же попали в театр?
— Чистая случайность! После школы думал в физкультурный поступать — я ж лыжником был, с трамплина прыгал. И сейчас прыгаю. Даже про медицинский институт мысли были, но с моей усидчивостью вряд ли его окончил бы. А тут набор в театральную студию объявили. Я оказался в нужное время в нужном месте — мне просто повезло. Пришёл — все интеллигенты в очках, а я деревенский парень. Читал стихи, прозу — понятия не имел, как это делать выразительно. Но приняли меня в актёрскую коми-пермяцкую студию Ленинградского театрального института театра, музыки и кинематографии. Видимо, для типажа и взяли.
— Вы на сцене — как рыба в воде. Откуда эта уверенность?
— Мой преподаватель в театральном институте считал, что мне в этом помогает спорт. Он говорил, раз я прыгал с трамплина, мне уже ничего не страшно. И эта уверенность, видимо, передалась и на сцену. Нам ведь всегда говорили, что ты — хозяин сцены. И если ты вышел, нечего стесняться, надо играть. В труппе Коми-Пермяцкого театра я с 1981 г.
— И этот образ деревенского мужика с вами до сих пор?
— Я не играю, я и есть деревенский мужик.
«Мальцева – моя крепость»
— Что из деревенского детства запомнилось больше всего?
— Нас в семье было четверо: два брата и две сестры. Старшие — дети войны, им досталось тяжелее. Мама рассказывала, как от голода опухала… А я, 1955 года рождения, уже не знал этой беды. Мама работала продавцом — в доме всегда был хлеб. Хотя жили скромно.
— Вы до сих пор поддерживаете связь с деревней?
—Конечно! Летом там постоянно. Это же моя крепость — корни, друзья детства. Однажды в автобусе кошелёк забыл — только заикнулся, а односельчане уже наперебой за меня платят. Такая там взаимовыручка.
— Говорят, вы восстанавливаете родительский дом, сажаете сад, пироги печёте?
— Пироги? Ну, не то чтобы часто… Хотя иногда — да! Мне даже нравится. Я рано встаю. Раньше, бывало, в пять утра уже на зарядку выходил — пробежка, душ. А дом ещё спит. Включаю телевизор, новости смотрю. И тут гляжу — в холодильнике завалялась зелень, лук, капуста, фарш какой-то. Думаю: «А дай-ка пирогов напеку!» Раз — и готово! Тесто замесил, начинку — и в духовку. Пока все просыпаются, уже пахнет свежей выпечкой. «Кушать подано!»
— Если бы можно было вернуться в прошлое, что бы сделали?
— Больше всего жалею, что мало спрашивал у деда. Откуда он знал грамоту? Дед любил читать газеты. Как жили наши прадеды? Отец кое-что рассказывал про историю деревни, но дед знал больше. Он ведь ровесник Ленина. Представляете? А ещё я служил в Потсдаме, под Берлином. И отец мой войну там же закончил. Когда вернулся, он спрашивал: «Ну как, немцы мосты достроили?» Редко он о войне вспоминал… Вот такая странная точка пересечения судеб.
— Есть ли кто-то в вашей семье, кто пошёл по вашим стопам?
— Сын Иван выбрал другую дорогу, а дочь Настя — хореограф, ставит танцы для спектаклей. Внучки пока маленькие, рано говорить. Но гены-то наши никуда не делись!
Язык — как мама
— Анатолий Иванович, вы свободно говорите на нескольких языках. На каких доводилось играть?
— Да, в основном это финно-угорские языки. На сцене играл на финском, карельском, даже на вепсском. Когда-то мечтал поступать в аспирантуру в Тарту по финно-угроведению, но мне сказали: «Одного коми-пермяцкого мало — нужен ещё язык». Год учил финский. А потом судьба сама подтолкнула.
— Как?
— На фестивале финно-угорских театров познакомился с режиссёром из Петрозаводска. Он и предложил: «Переезжай к нам, нужен актёр со знанием финского». Жил там какое-то время с финнами-контрактниками. Хочешь не хочешь — заговорил! Язык буквально «въелся». Потом вернулся в Кудымкар по семейным обстоятельствам, но режиссёр снова позвал: «Давай обратно!» Я отнекивался — мол, всё забыл. А приехал — и будто никогда не переставал говорить. Так, в национальном театре Карелии и проработал с 2004 г. по 2011 г. И снова на родину потянуло, вернулся в Коми округ. Идеальным всё же моё произношение на других языках не назовёшь. Ошибёшься на одну букву в том же финском — и тебя уже не понимают.
— Насколько эти языки похожи между собой?
— Финский, карельский, эстонский, вепсский — как родные братья. А вот коми-пермяцкий, удмуртский или марийский — им уже как дальние родственники. Наверное, между ними века расхождения. Но если вникнуть, общие корни чувствуются.
— А коми-пермяцкий для вас…
— Как мама! Разве спрашивают, чем мама нравится? Она просто родная. В нашем языке такие сочные слова есть — в русском и не передать! Я так всегда любил играть на коми-пермяцком! Я просто купался в языке! Зрители после спектакля всегда улыбались и благодарили — и это самое дорогое. Но язык уходит… Больная для меня тема.
— Насколько серьёзна эта проблема?
— Дети даже в деревнях теперь по-русски болтают. Как весенний снег тает наша речь. Каждое воскресенье веду радиоэфир — 50 минут чистого коми-пермяцкого. Люди благодарят.
— Национальный театр должен держаться родного языка?
— Обязательно! Хотя сейчас даже артисты не всегда чисто говорят. Молодые учат текст как иностранный — с акцентом, не чувствуя. А зритель это слышит. Я им говорю: «Забудь учебник! Говори, как бабка на базаре!» Недавно парень так разошёлся на сцене — зал от хохота покатился! Вот оно, настоящее!
Сыграть короля Лира
— У вас есть ритуалы перед выходом на сцену?
— После третьего звонка крещусь три раза и сцену перекрещиваю. Помогает. А ещё у нас весь театр перед спектаклем в «предбаннике», то есть в фойе перед сценой, берётся за руки — как одна семья.
— А что чувствуете, когда выходите к зрителю?
— Раньше думал: «Как сыграть лучше?» Теперь — «Что играть?» Волнения меньше, но ответственности больше. Хочется, чтобы роли запомнились.
— Кого мечтаете сыграть?
— Короля Лира… Когда работал в Петрозаводске, меня уже утвердили на эту роль. Но в итоге — так сложились обстоятельства — всё переиграли: я сыграл слугу. Теперь уж поздно — текст тяжёлый, возраст не тот. Хотя…
— Вы столько лет в театре. Он меняется?
— Конечно. Даже здание поменялось. О старом здании вспоминаю с теплотой — он как-то был роднее. Оно было деревянным, меньше по размеру, но места внутри, казалось, было больше. Новый театр — современный, теперь к нам приезжают труппы, даже московские. Но ностальгия по молодости осталась. Актёры, режиссёры — всё течёт, всё меняется. Но у нас сильная молодёжь. И нам, старикам, есть у кого поучиться.
— Вы ведь и в кино снимались?
— Да, были эпизоды. Играл крестьянина-финна, который помогает советской разведчице и его за это расстреливают финские власти в «Гетерах майора Соколова» (16+), начальника колонии в «Территории» (18+), почтальона в «Батя 2. Дед» (12+). Приглашали меня, потому что нужен был человек со знанием языков.
— А что вам больше нравится: кино или театр?
— И там, и там. Пожалуй, в кино даже больше. Хотя там много повторов — одну и ту же сцену снимают с разных сторон: спереди, сзади, справа, слева. И каждый раз играешь по-новому. Мне это очень нравится. Все киностудии в Москве и Питере, им проще найти актёров там. Если бы я сам ездил, предлагал себя, может быть, снимался бы больше. Но я не люблю этим заниматься.
Шуда — это счастливый
— Вы счастливый человек?
— Чаще чувствую себя счастливым. Ме – шуда морт (в пер. на русский «Я — счастливый человек»). У меня хорошая семья, любимая работа, деревня, где я могу отдохнуть. А ещё — зрители, которые улыбаются после спектакля.
— О чём мечтаете?
— В моём возрасте уже не мечтают. (Смеётся.) Дерево посадил, дом построил, сына вырастил. Осталось только здоровье сохранить — и из ума не выжить, как писал Пушкин: «Не дай мне Бог сойти с ума — уж лучше посох и сума».
— А мемуары не хотите написать?
— Меня часто спрашивают. Но нет вдохновения. Говорят, писать надо, когда не можешь терпеть — как в туалет. (Смеётся.) Пока не дошло до этого — лучше и не начинать.
АиФ – Прикамье