«Субботин-Пермяк. Здешний». А. Гончаренко
Режиссер Александр Янушкевич, художник Екатерина Шиманович
Петр Субботин-Пермяк — кудымкарский genius loci: художник-авангардист, теоретик искусства, педагог, организатор, стоявший у истоков местных музея, театра, библиотеки, собиратель и пропагандист коми-пермяцкой культуры. Спектакль имеет подзаголовок: «Байопик о коми-пермяцком художнике-авангардисте».
Байопик — в последнее время востребованный на театре жанр. Чтобы выбраться из тенет лжи и неопределенности, надо держаться корней. И, несмотря на отбор фактов для освещения определенной идеи, театральный байопик воспринимается зрителями как нечто достоверное. Особенно здесь, в Кудымкаре, где каждый житель с детства знает, кто такой Субботин-Пермяк.
Пьеса Алексея Гончаренко построена как интеллектуальная драма: главный герой идет сквозь годы и диалоги, все более становясь самим собой. Прочертив в юности свою жизнь, как набросок, Субботин-Пермяк наполняет ее идеями, линиями, красками, делами. Драматург соблюдает баланс между правдой и вымыслом, используя подлинные высказывания художника и сталкивая его с реальными персонажами. Режиссер находит ход, чтобы и рассказать о конкретном человеке по фамилии Субботин-Пермяк, и встроить его краткую и яркую жизнь в тему судьбы художника вообще.
В постановках Янушкевича актеры работают наряду с другими выразительными средствами. Играет все: свет и тень, ракурсы и масштабы, проекции и пространства, цвет и ритм, музыка и пластика, статика и динамика. И в каждом новом театре актерам нужна немалая смелость, чтобы переступить через себя и довериться режиссеру, рискнуть и пойти за ним. Как и сам режиссер из раза в раз доверяет зрителям и не боится быть непонятым.
Спектакль начинается как немое кино. На сцене огромная белая стена — экран или холст. Появляющаяся рядом с ней фигурка человека кажется непропорционально маленькой. Ощущение такое, будто Петр Субботин — артист Андрей Майбуров — вот-вот двинет эту махину. Но актер выходит вперед — и на стене появляется соразмерный ему силуэт. Затем тень растет и становится самостоятельным объектом, отдельным от актера, перекрывает его. Живой человек и его след в истории.
Диалог Субботина с художником об искусстве воспринимается как диспут учителя и ученика. В репликах Андрея Майбурова при всей горячности персонажа звучит нерешительность, как будто он убеждает сам себя: «Видения, впечатления… Линии, краски. Все во имя цвета… Беспредметность. Музыка линий и красок…» В то время как фразы оппонента — актера Эдуарда Щербинина — звучат по-резонерски уверенно. Диалог выстроен ритмически: фразы обоих практически одинаковы по длительности.
Спектакль очень логичен. Если между первой и второй картинами — на плоскостях графические работы Субботина-Пермяка, то следующий за ними разговор с Зинаидой и Константином Соколовыми и Федором Шехтелем (Татьяна Томилина, Анатолий Попов, Эдуард Щербинин) происходит буквально внутри геометрической гипсовой постановки. Куб, шар, угол, ступени. Основы академического рисунка. На таких постановках в художественной школе отрабатывают способы штриховки светотени. Если первый диалог был похож на пинг-понг, то во втором реплики одна за другой нанизываются, словно бусины на нитку. Выдерживается приподнятый торжественный ритм, реплики оппонентов звучат четко, словно падают свысока. Субботин бегает между тремя высокими гуру, разворачиваясь к каждому в анфас и отвечая старательно и немного сбивчиво, словно на экзамене. Неукоснительно правило: куклы движутся, когда люди на сцене замирают, а люди могут двигаться и говорить, когда застывают куклы.
Первая мировая война вторгается на сцену вместе с назойливой ритмичной музыкой. Вместо театра в Никольском — театр военных действий. Куклы приносят в ахроматический стройный мир академического рисунка цвет и сумятицу. Появление кукол именно в этой сцене закономерно: кукла — проводник между миром мертвых и миром живых. Безликие санитарки с длинными шеями, маленькими головами и крепкими толстыми ногами имеют деформированные, нечеловеческие фигуры. Даже прорезь для глаз не ломает допущения, а дает дополнительную аллюзию на Ку-клукс-клан. На носилках кислотно-зеленые раненые, сцена залита красным цветом. Куклам дана механистичная пластика (хореограф Анастасия Радостева). По сравнению с грубо-материальными куклами застывшие люди кажутся маленькими и хрупкими. И дальше куклы будут становиться все больше.
В сценах с автором «железобетонных поэм» Василием Каменским (Александр Федосеев) Субботин-Пермяк кажется более живым и человечным. В первой сцене Вася предстает куклой песнебойца-футуриста с портрета Давида Бурлюка в разудалом танце под лихую музыку. Когда Каменский надевает маску, читая стихи, он приобретает гротескную пластику и становится почти карикатурой. Но Федосеев-Каменский не чужд иронии, в то время как Майбуров-Субботин намеренно серьезен. Даже фразу Станиславского «нет маленьких ролей…» артист умудряется произнести целиком с позиции своего героя — без тени улыбки. И в этом есть режиссерский юмор по отношению к герою.
На вращающихся плоскостях маршируют красноармейцы с эскизов Субботина к празднованию годовщины РККА. Сверху спускается пятиконечная звезда, предваряя выход на сцену кукол — красного коня, знаменосцев, молотобойцев, крестьянок с косами. Василий, выходящий вслед за последним знаменным, движется так же, как куклы: герой эпохи, авиатор, он с ней наравне. А Субботин — иной. Когда друзья мечтают о 1939 годе, сидя на пьедестале красного коня, то в ответ на фразу Васи, что ему поставят памятник в Москве, Петр отвечает: «А мне в Кудымкаре». И памятник стоит. Василий с Петром проходят вместе часть пути, но Каменский на красном коне продолжает свой путь энтузиаста, а Субботин-Пермяк пешком — свой путь служителя.
Жена, художник, мать троих детей и руководитель Кудымкарских мастерских Евстолия Субботина (Валерия Симакова) появляется в середине спектакля. Субботин-Пермяк с Евстолией стоят, держась за руки, — крошечные и хрупкие, как дети, — а вокруг крутятся огромные, почти в два раза выше человеческого роста, куклы. И вдруг огромная кукла перекрывает героев, будто на них наваливается эпоха.
Когда Петр говорит «…я всегда находил отдых около твоего сердца: нежного, доброго, дружеского», Евстолия горько переспрашивает: «Дружеского?» Конфликт решен визуально. Она переходит на другую сторону арки, и какое-то время они стоят спиной друг к другу. Только когда Евстолия поворачивается, произнося «а мне все равно — жить или нет…», Субботин разворачивается к ней и переходит на ее половину. Но мирятся они в общем разговоре о школе, когда Евстолия говорит ключевую для Петра фразу: «Надо работать!»
Цвет уходит со сцены: все снова становится черно-белым. Герой перечисляет, что сколько стоит. Зритель наблюдает градации света и тени на крутящихся плоскостях: для Субботина-Пермяка — это лабиринт, из которого он не может найти выхода. Но важен ему не быт: «Иначе я потеряю связь с искусством».
Сцена диспута проходит на фоне одной из лучших работ Субботина-Пермяка «Рабочий». «Что не так на картине?» Магдалина Брониславовна Вериго (Марина Бенцал) возражает: «Но разве это реальность?» Когда на сцене появляются «будхуды» с открытыми лицами — это производит сильное впечатление. Хотя они и машут в едином порыве валиками на длинных ручках, но они разные и живые. Это единственная массовая некукольная сцена в спектакле. И в этой мизансцене Андрей Майбуров впервые вызывает зрительское сочувствие. Хотя в финале сцены две девушки отделяются от толпы и переходят на сторону Магдалины Вериго, большинство остается с Субботиным-Пермяком. Историческая правда — за ним.
Куб вращается, и зрители видят игру плоскостей и объемов на картине «Композиция» 1921 года. Хотя картина цветная, на проекции она обескровлена — из нее ушел цвет. На дымящем локомотиве будущего выезжает Субботин-Пермяк, выбегает ему навстречу Евстолия, вылетает крылатый авиатор Каменский. Как положено по условиям игры, люди замирают, пока движутся куклы, и наоборот. Желтый, Синий, Зеленый молотобойцы выходят на сцену и останавливаются. Инициатива переходит от кукол к людям и обратно. И затем, словно включили реверсивную перемотку, куклы пятятся и уходят. Локомотив уезжает вместе с Каменским. Петр один остается на затемненной сцене. Стена вращается, серая и пустая.
Последний диалог Петра с Евстолией — на коми-пермяцком языке. Они сидят на скамейке, а за их спинами проецируется русский перевод. На коми-пермяцком диалог звучит теплее и мягче, но отстраненнее. Но в нем нет мелодраматичности. И возникает необходимая дистанция. Происходит совпадение визуального, звукового и сценического текста.
Почти в каждой сцене спектакля Субботин-Пермяк произносит: «Надо работать для народа», и этим он невольно напоминает другого Петю — Петю Трофимова из «Вишневого сада». При всей своей деятельности Петр Субботин-Пермяк был прежде всего ярким художником. Его картины с динамическими линиями производят сильное впечатление, но их трагически мало. Может быть, художнику достаточно быть верным самому себе?
Андрей Майбуров играет своего героя непосредственным, наивным и немного нелепым. Режиссером и хореографом задана актеру прямолинейная пластика. Он ходит нарочито большими шагами. У него крупные жесты: указывая, он поднимает руку целиком, будто в локтях руки у него не гнутся. В его образе есть нарочитая однозначность, заведомо прямое высказывание. Кажется, что у актера почти нет дистанции по отношению к персонажу, нет никакого отчуждения, отсутствует спасительная самоирония. Такая «новая искренность».
Визуализацией идей Субботина-Пермяка становятся его картины. Они говорят за художника, придают постановке объем и связывают прошлое с настоящим. Янушкевича, как и Субботина-Пермяка, привлекает Новое и Небывалое в искусстве. И в своем визуальном спектакле режиссер средствами театра решает «все три проблемы: цвет, форма, фактура». Как на картинах Субботина-Пермяка предметы представлены в динамическом состоянии, с разных ракурсов, так в спектакле герой в идеологических спорах предстает с разных сторон, а его работы, перетекая с одной плоскости вращающегося куба на другую, оживают в театральном тексте. Редкий случай, когда проекция в спектакле не просто оправданна, но и является необходимой.
Каждый спектакль Александра Янушкевича — еще один фрагмент метапостановки на темы «человек и власть», «художник и общество», «герой и его время». И в том, что эти спектакли одновременно идут на сценах Перми и Красноярска, Ульяновска и Барнаула, Кургана и Тольятти, Петрозаводска и Нижнего Тагила, Челябинска и Омска, Краснодара и Кудымкара, есть мистериальная симультанность: «Вся Россия — наш сад».
Наталия Крылова
Петербургский театральный журнал