«Кукуй, кукушечка!». Д. Левингер
Коми-Пермяцкий национальный драматический театр им. М. Горького (Кудымкар).
Режиссер Дарья Левингер, художник Никита Запаскин
Широкий, чуть наклоненный к залу деревянный помост медленно пересекает древняя старушка, согнувшаяся под грузом лет чуть не до земли, да еще и прижимающая к себе большой чемодан. «Ох, бедненькая!» — вздыхает сидящая рядом пожилая зрительница, искренне сочувствующая героине и ее нажитым в деревенских трудах хворобам. (Публика в Коми-Пермяцком национальном театре очень открытая, доверчивая, и особенно живо она принимает спектакли на родном языке.) Но тут же моя соседка удивленно ахает: старушка, сойдя с помоста, распрямляет спину, ставит чемодан, с удивлением смотрит на свои руки — молодые, гладкие, вытаскивает из-под платка вьющиеся пряди светлых золотистых волос, не тронутых сединой. «Меня зовут Зосья… звали Зосья. Сегодня я умерла».
Так начинается спектакль «Кукуй, кукушечка!», придуманный и поставленный петербургским режиссером Дарьей Левингер, недавней выпускницей мастерской Р. Р. Кудашова. Не случайно употребляю слово «придуманный» — не только потому что автор явно обладает талантом театрального сочинительства, но и потому что сама идея этой работы принадлежит режиссеру. Интересный для сцены сюжет Дарья нашла в самой жизни. В Кочёвском районе на севере Коми-Пермяцкого округа есть деревня Кукушка, и там уже больше сорока лет существует одноименный народный коллектив, уникальный женский ансамбль, собирающий и сохраняющий местный песенный фольклор. В свое время к удмуртским «Бурановским бабушкам» пришла слава планетарного масштаба, а вот коми-пермяцких бабушек, к сожалению, так мощно никто не продвигал, и до Евровидения они не доехали (хотя и у них было немало поездок по России, да и по миру — однажды до самой Ниццы добрались!). Но, избегнув массовой популярности, «Кукушка» сумела сохранить свою аутентичность, незалакированную подлинность.
Сейчас большинству участниц музыкальной группы далеко за 80. Вся их нелегкая жизнь прошла в деревне, они тяжко трудились, рожали и поднимали детей, хоронили мужей, старились, теряли здоровье и силы… И всегда, в горе и в радости, они пели! Коми-пермяцкие песни, веселые и ритмичные, грустные и протяжные, игровые и хороводные, плясовые и лирические — все многообразие вокальной фольклорной стихии в репертуаре «Кукушки» (слова и мелодии передаются из уст в уста, от мам — дочкам, от бабушек — внучкам). Вот об этой стихии и решили рассказать силами театра в Кудымкаре, благо актеры — сами по большей части коми-пермяки — все природно музыкальны, прекрасно поют, хорошо знают родные песни, ведь многие из них сами из окрестных деревень.
Команда будущего спектакля, как положено, отправилась в экспедицию в Кукушку (см. ролик на сайте театра), собрала богатый материал — не только песни, но и рассказы, воспоминания, байки и легенды, которыми поделились участницы ансамбля и их односельчане. Однако дотошная реалистичность и стиль док-минимализма не стали определяющими, и на основе документальных фактов и вербатима был создан поэтичный спектакль, пронизанный лирикой и фантазией. В этой «сказке о реальной жизни деревни Кукушка» умершая героиня оказывается рядом с живыми подругами, незаметно участвует в действии, то присоединяясь к общему хору, то отделяясь от него. Зосья разворачивает перед зрителями длинное и широкое, как река, полотно судьбы. Движение, путь, неостановимое течение жизни — эти ключевые понятия воплощаются в сценическом мире.
Наклонный квадратный (даже, скорее, ромбовидный) помост, вращаясь на круге, начинает напоминать огромный стол, а стоящие по сторонам столбы уже не кажутся частями изгороди, которыми предстали на первый взгляд, — это реечные спинки стульев-великанов. В сцене поминок по Зосье ее односельчанки приносят и ставят на стол-помост высокую, в половину человеческого роста, рюмку, накрывают ее ломтем черного хлеба, тоже громадным. Дарья Левингер, режиссер театра кукол, вместе с художником Никитой Запаскиным тонко чувствуют визуальные возможности предмета и с удовольствием играют масштабами. Так на «столе» оказываются тарелки обычного размера и при этом здоровенная ложка, которой один из персонажей, выпивоха и бузотер Пашка (Анатолий Радостев), орудует, как клюшкой или метлой: сшибает и сметает с помоста тарелки, заходясь в пьяном гневе на жену Любу. Так, в одном динамичном образе, показана вся бешеная натура мужика, готового всю свою жизнь разметать и раскрошить семейное счастье, как посуду…
Вращающийся помост — это и наша маленькая Земля, летящая в космосе, и деревня Кукушка, летящая через десятилетия, это и свадебный, и поминальный стол, за которым поются бесконечные песни.
Сюжетный ход пьесы напоминает о последнем акте «Нашего городка» Уайлдера, в котором главной героине, умершей в родах, дается возможность вернуться в любой из дней своей жизни, побыть рядом с родными, ощутить в последний раз домашнее тепло. В спектакле Зосья (молодая актриса Анастасия Утробина в этой роли нежна, смела и содержательна), перейдя невидимую границу миров, не исчезает, а свободно путешествует по всей биографии участниц «Кукушки», от их рождения — «почему-то в 1930 году рождались одни девочки» — до преклонных лет, когда ставший знаменитым ансамбль поющих старушек носится на игрушечном грузовике по всему миру с концертами. Смерть здесь не предстает ужасным и мрачным исходом, она — лишь часть вечного пути. Так, узнав об уходе Зосьи, подруги несут на сцену не гроб, а расписанную цветами деревянную люльку: начало и завершение земной жизни своеобразно рифмуются.
В названии спектакля «Кукуй, кукушечка!» нет страха перед считающей года птицей, наоборот — есть мудрость, принятие и юмор. В одной из важнейших, смыслообразующих сцен смерть трактуется как освобождение, полет в небо. На помосте под покрывалом лежит дед Федот — большая кукольная голова морщинистого старика. Долго дедушка лежит и ждет своего часа, пока, наконец, не поднимает руку с указующим вверх перстом (рука, конечно, тоже бутафорская). Девочкам-внучкам невдомек, куда он показывает и чего хочет, но понимает взрослый сосед: приносит лесенку, лезет по ней и пробивает отверстие в крыше, сбрасывая с нее дымовую трубу (все условно решается на плоскости помоста, но создается полная иллюзия вертикали). Так дедушка получает возможность умереть — его душа вылетает на волю…
Тема смерти органически рождается из школьного урока, на котором учитель из Перми пытается втолковать первоклашкам основы морфологического разбора слова. Но что такое «корень» и «окончание», деревенские девчонки понимают по-своему, они ближе к природе, к естественному ходу вещей, а не к схоластике и теории. Добрый, разумный, но слишком «городской» Игорь Михайлович (Василий Шипицын) не может сладить с шалуньями и хулиганками, только энергичная, темпераментная Авья Потаповна находит к ним подход: рассказывает о приметах, соблюдая которые, можно прожить счастливо, и дает дельные советы, что пригодятся на каждый день. Сцена с Авьей полна юмора, Вера Чугайнова лучится от удовольствия, рисуя свою героиню — простую женщину, умудренную не науками, а жизненным опытом, неунывающую, рассыпающую поговорки и присловья.
Зосья встречает своих бывших учителей «по ту сторону», за гранью земного существования. Принимает в нежные объятия Авью… А потом вдруг появляется давно сгинувший Игорь Михайлович! Деревенские думали, что он утонул, а оказывается, его задрал медведь-шатун, заманивший своим криком человека, не знакомого с опасностями леса. Чудесно придумано в спектакле «загробное» чаепитие: Зосья накрывает стол, подает чашки с блюдцами, все как положено… И учитель, уже удаляясь со сцены, выполняет свою работу: поправляет ошибку в слове «Кукушка» на дорожном указателе (пририсовывает недостающую палочку в букве Ш). Не зря, значит, он приезжал из Перми и учил уму-разуму непослушных девчушек!
Важно назвать всех удивительных актрис, играющих «Кукушку»: Марина Рукавицына — Рая, Нина Голева — Марфа, Татьяна Савельева — Катя (Т. Савельева, кстати сказать, перевела пьесу с русского на коми-пермяцкий язык), Алевтина Власова — Люба, Наталья Морозова — Оксинья, Галина Никитина — Пелагея, Александра Симонова — Мария. Не у каждой есть большой монолог, но все существуют с той мерой детализации и обобщения, которая необходима стилистически. Они все вместе и каждая сама по себе — музыкально и смыслово точны. Когда актрисы играют своих героинь в детстве, просто диву даешься, сколько в них веселья, озорства и игровой энергии! Девчонки-проказницы шалят и хихикают на уроке, закрывая лица круглыми масками, похожими то ли на хлебные караваи, то ли на глиняные тарелки со схематично нарисованными рожицами. То сбиваясь в испуганную стайку вокруг умирающего деда, то рассаживаясь прямо на помосте с огромными карандашами в руках, то выстраиваясь в ряд, чтобы пропеть песню, — женский актерский ансамбль спектакля живет в прихотливо придуманном, но легко исполненном рисунке. Их концертный наряд — красные платья с белоснежными фартуками и красные платки — выглядит очень выразительно на «деревянном» фоне помоста, в неярком теплом свете. Жизнь, такая длинная, промелькнула быстро — и вот девочки уже все вдовы (переворачивают платки другой стороной, и они оказываются черными).
Всех мужчин деревни Кукушка играет, лишь быстро меняя всякие шапки-кепки-картузы, один Анатолий Радостев, и его куража, обаяния, характерности, какой-то буквально кошачьей органичности вполне хватает и на лихого гармониста Пашку, и на изменщика Сигизмунда Карловича (за польским женихом идет охота, женщины готовы на все), и на Антошу, который живет в ладу с женой Раей, но не оставляет вниманием и безмужнюю свояченицу Оксинью, чтобы ей не было одиноко…
Жизнь все перемалывает и все примиряет, а драматизм возникает оттого, что авторы спектакля словно прощаются с этим миром, с этим веком, с грустью и нежностью провожают «уходящую натуру», делясь с нами, зрителями, любовью к «Кукушке».
Евгения Тропп
Петербургский театральный журнал