III Межнациональный театральный фестиваль «Сообщение»
Фестиваль национальных театров «Сообщение» проводится в Кудымкаре третий раз — казалось бы, небольшой срок. Но он уверенно обретает свое собственное лицо, и это касается не только фирменного коми-пермяцкого гостеприимства и уже традиционных капустников в конце каждого фестивального дня, но и формулирования темы (сейчас — «Время выбора»), тщательного отбора спектаклей с серьезной репутацией (программный директор Глеб Ситковский), расширения географии национальных коллективов. Но нынче вот не смогли приехать белорусы, что сделало портрет фестиваля неполным.
Программа открылась, совершенно справедливо, внеконкурсным спектаклем «Зарни инь. Золотая баба» (Коми-Пермяцкий национальный драматический театр) — эпической фреской по мотивам коми-пермяцкого фольклора: мощный визуальный заряд (художник Любовь Мелехина), своеобразие «языческой» хореографии (режиссер Ирина Ткаченко) и почти магическое звучание коми-пермяцкого языка. Последующие три конкурсных спектакля (из шести) тоже игрались на национальных языках (татарском и башкирском), вносящих особую подлинность в сложную структуру сценических построений.
Буинский драматический театр (о нем недавно писала в «ПТЖ» Татьяна Тихоновец) собрал вербатимные монологи-истории из жизни деревенских бабушек и режиссер Тимур Кулов соединил их в спектакль «Шобага (Жребий)». Шесть старушек (играют молодые актрисы) собрались в доме своей умершей подруги, чтобы по обычаю просидеть с ней ночь перед похоронами. Очень узнаваемые в своих тяжелых пальто, шалях, валенках, они расположились на табуретках в пространстве черной сцены: спереди — бесконечный полосатый половик, сзади — лоскутная занавеска, за которой лежит покойница (художник Раиль Садриев, художник по костюмам Римма Кулова). Ночь проходит в воспоминаниях: молодость, любовь, труд. Каждая выходит на авансцену в луч света и молодеет на глазах, проживая за считанные минуты собственную жизнь. А из этих отдельных жизней складывается жизнь народа, страны, портрет времени. И жребий — шобага — у них общий. Каждой выпали нелегкие испытания: война, голод, потери, одиночество. И когда, казалось бы, уже ничего не осталось, они встряхивают головой: «Мы очень весело жили!» И запевают песню. Казавшиеся вначале одинаковыми, женщины вдруг оказываются совсем разными — одна веселая, другая саркастичная, третья восторженная и т. д. Они подсмеиваются друг над другом, исповедуются, выясняют отношения. Время от времени оживает старый приемник, внося толику абсурда в бытовую, казалось бы, историю. Но чем ближе к финалу, тем более небытовой становится атмосфера спектакля. И неожиданно выходит из-за занавески умершая подруга, чтобы присоединиться к сообществу. И тогда мы понимаем, что старушки уже ТАМ, за чертой. Им всем пора уходить, хотя одна еще продолжает цепляться за недошитое лоскутное одеяло (надо же что-то оставить после себя). Они снимают с себя тяжелые бренные одежды и налегке, медленно уходят куда-то туда, где открывается кусочек светлого рая для всех трудившихся и терпевших на этой земле. И умирать не страшно.
Спектакль «Кѳзге сере. (Королевство кривых)» Альметьевского драматического театра (о нем «ПТЖ» писал подробно) режиссера и художника Антона Федорова во многом противоположен «Шобаге». Их объединяют размышления о советском прошлом нашей страны, которые неизбежно приводят к диалогу с настоящим. Авторы альметьевского спектакля отсылают зрителей в «Королевство кривых зеркал», где все наоборот (символом государства становится университет с усатым ректором). В этот искаженный мир попадает девушка Оля и тщетно пытается найти своего знакомого, а потом пропадает и сама. Для мира «зазеркалья» создан жесткий формальный образ: серая стена с огромной пастью и искривленные люди-животные (медведи, вороны, белки), которые протанцовывают свой странный обреченный танец. Сложная, диссонансная музыка В. Мартынова (оркестрик на сцене) подпитывает и во многом определяет этот образ. Мы знаем прекрасно, чем закончится путешествие героини, и потому сюжет превращается в череду встреч, лишенных всякой надежды. Это все более замедляет действие, заставляя его двигаться по кругу. В финале Оля исчезает в зубастой пасти, а по заднику ползут списки репрессированных. В этот момент у зрителя должно бы перехватить горло — а не перехватывает. Уж очень умозрительное получилось построение. Хотя не отпускает мысль: а может ли повториться сейчас эта история?
Башкирский академический театр драмы им. М. Гафури тоже обращается к истории — в спектакле «Амеля» по роману Николая Крашенинникова (художественный руководитель постановки Айрат Абушахманов, режиссер по пластике Алина Мустаева, художник Екатерина Малинина), но это история более ранняя, дореволюционная. Амеля — башкирская девушка, воспитанная в русской культуре и вере. Но зов крови оказывается сильнее, и она возвращается в степи, желая разделить судьбу своего народа. В спектакле звучит аутентичная музыка на национальном инструменте, башкирское пение. Большое место занимает хореография — как национальная, так и классическая и современная. Роль Амели раскрывается Гульнарой Казабаевой в основном через профессионально исполненный хореографический рисунок. Так явлен ее внутренний мир, где сталкиваются две стихии — национальная (природная) и европейская (полученная от образования и воспитания). В спектакле трогательные интонации Амели и ее дядюшки перемежаются с суховато-повествовательными обертонами рассказчицы Анны Петровны, перебиваются торжественными вальсами, сопровождаются башкирскими мелодиями и уходят в эпическое звучание финала.
«Войцек» Бюхнера (Коми-Пермяцкий национальный драматический театр) играется на русском языке. Но в характере главного героя — каким его играет Виталий Вычигин — есть что-то неистребимо коми-пермяцкое. Закрытость, внешнее смирение, когда внутри двигаются какие-то жернова, а мозг и чувства кипят, медленное накопление ярости, вызревание решения у нас на глазах — взрыв, и снова отсутствие энергии, замирание. Он — маленький человек, не могущий ни осмыслить, ни выразить того, что с ним происходит. Войцек медленно пережевывает гороховую кашу, и мы физически ощущаем, как тяжело ее глотать. Он вообще до поры до времени очень послушен и терпелив, хотя живет каким-то предчувствием катастрофы. Мария и ребенок — единственное, что как-то подпитывает его веру в справедливость и разумность мира. Это его последний оплот. Но когда Мария ему изменяет, мир Войцека рушится. Режиссер Юлия Беляева и художник Любовь Мелехина создают на сцене холодное, голое пространство, облицованное белым кафелем. Вода, налитая в тазы и ванны, может охладить, но не очистить. Неслучайно женщины без конца стирают здесь белье (кап-кап — стекает вода), как будто стремятся отмыть грешный, падший, грязный мир. В этом помещении, похожем на виварий и морг одновременно, человек — лишь подопытная крыса. Руководит опытами сухая докторица с улыбкой гиены (острая работа Ярославы Ульяновой), перед ней пасует даже капитан (брутальный Александр Федосеев), которому ничто человеческое не чуждо. Остальные — маски, населяющие мир за ширмами. Там идет постоянная возня — пение, звуки соития, змеиное шипение сплетни, — и время от времени мир этот вырывается на простор, захватывая все пространство своим лихорадочным весельем. И вот уже Мария, такая живая и настоящая (Валерия Симакова), подчиняется ритму этого балагана. А усталый балаганщик с подведенными глазами (явная отсылка к «Кабаре» Боба Фосса) вновь заводит свою шарманку, чтобы продемонстрировать животную сущность человека. Нет утешения. Нет Бога. И единственное, что может сделать маленький Войцек при данном раскладе — попытаться спасти душу Марии, вырвать ее из этого скотского мира, не отдать. Он убивает ее тихо, почти торжественно. А потом забивается в цинковую ванну с водой, где ему уже не очиститься, не отмыться.
«Чернобыльская молитва» Никитинского театра из Воронежа (о ней «ПТЖ» писал не раз; режиссер Дмитрий Егоров, художник Константин Соловьев) — как ожог. Почти физический, когда вдруг включаются все источники света разом. Они бьют тебе в лицо, слепят, заставляя прятаться от этого беспощадного излучения. И тогда ты можешь представить себе хотя бы крошечную часть того шока и ужаса, что испытали оказавшиеся в Чернобыле люди. А негромкие, почти спокойные голоса рассказчиков (особенно в прологе и эпилоге спектакля) приближают их к нам, делают собеседниками, с которыми ты вступаешь во внутренний диалог, иногда в спор, пытаясь представить: а ты бы что сделал на их месте? Каждый делает свой выбор, даже если кажется, что его нет.
Об огорчительном. Завершал фестивальную программу Пермский театр «У Моста» с «Мачехой Саманишвили» в обработке Бориса Рацера и Владимира Константинова (режиссер и художник Сергей Федотов). Билеты разлетелись, как горячие пирожки. Ничего не имею против зрительской радости, но в концепцию фестиваля «Рацер и Константинов» не вписались. В повести Клдиашвили тоже есть серьезная тема выбора, но здесь решается она быстро, легко и весело. Дело даже не в выбранном жанре, а в том, что спектакль как будто зависает между попыткой «по-настоящему» сыграть грузинские реалии и характеры (вай мэ!) и условностью «ненастоящей» лошади и «ненастоящих» музыкантов, которые вовсю притворяются настоящими, между гротескными танцами старух (просто Гойя!) и накатанностью как будто с горки катящегося спектакля, не дающего возможности актерам посмотреть партнеру в глаза, услышать друг друга. Наименее этому подвержены исполнители главных ролей Владимир Ильин и Регина Шнегирь, но у них нет возможности переломить общую тенденцию. Ну и, конечно, имитация грузинского акцента режет ухо после настоящей татарской, башкирской, коми-пермяцкой речи.
Каждый из театров ищет свой путь, и фестиваль дает возможность сверить часы и вовремя подвести стрелки. Фестиваль окончен. Уже можно сказать, что серьезный разговор о человеческом выборе (как и выборе театра) состоялся — на разных языках, разном материале, разными художественными средствами.
Петербургский театральный журнал